Статья публикуется в интернете впервые

Икона Пятидесятницы

В среду четвертой седмицы по Пасхе, точно посредине отрезка времени между Пасхой и Пятидесятницей, празднуется Преполовение Пятидесятницы. Богослужение этого дня раскрывает значение торжеств, к которым восходит литургическая линия. Становится понятным, почему в Православной Церкви воскресенье Пятидесятницы посвящено Пресвятой Троице, и только в следующий день, именуемый Духовым днем, празднуется схождение Святого Духа.

Ответ содержится в евангельском чтении дня: «В половине уже праздника вошел Иисус в храм и учил... Кто ищет славы Пославшему Его, Тот истинен... Истинен Пославший Меня... Я от Него... и пойду к Пославшему Меня» (Ин. 7, 14-36). В праздничном Богослужении уточняется: «Отверзл еси устне Твои, Владыко, проповедал еси мирови Безлетнаго Отца и Всесвятаго Духа, сродное Обоих храня и по воплощении» (тропарь 6-й песни канона преполовения).

Реки жизни берут начало в явлении Троицы: «Стоял Иисус и возгласил, говоря: кто жаждет, иди ко Мне и пей... Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него» (Ин. 7, 37-39). Надо иметь еврейское происхождение, чтобы найти слова, замечательно ярко выражающие эту жажду Духа Святого. Такие слова нашла Симона Вейль: «Просто, прямо позвать Его... Когда невыносима, когда умираешь от жажды, то воображению представляется не утоление жажды... Представляется лишь сама вода, чистая вода сама по себе, но этот образ воды — словно вопль всего существа...»

Излияние Духа Святого происходит от полноты троичного Откровения, оно же — и завершение его: «Ныне облачатся державою Христовою с высоты Апостоли: обновляет бо их Утешитель, в них обновлялся таинственным обновлением разума... Триипостасное почитати Благодетеля всех Бога» (стихира на стиховне вечерни Пятидесятницы).

Такова последовательность Богоявлений. Слово и Дух нераздельны в Своих действиях Откровения Отца (как «две руки» Его), но Они неизреченно различны, как два Лица, исходящие от Единого Отца. Дух не подчинен Сыну, не есть какая-то функция Слова; Он — другой Параклит; как говорит святой Григорий Назианзин, «Дух — иной Утешитель, как бы иной Бог» (PG. 36, 159 BC. См. Богословские труды. Сб. 8. М.,1972. С. 86). В двух домостроительствах спасения, Сына и Духа, можно видеть взаимность и обоюдное служение, однако Пятидесятница — не простое следствие или продолжение Воплощения. Пятидесятница имеет собственную значимость, она — второе действие Отца: Отец послал Сына, ныне Он посылает Святого Духа. Исполнив Свою миссию, Христос возвращается к Отцу, дабы совершилось схождение Самого Духа Святого.

Пятидесятница предстает поэтому как конечная цель Троичной икономии спасения. Вслед за отцами можно сказать, что Христос — великий Предтеча Святого Духа. Как говорит святой Афанасий, «Слово облеклось плотию, чтобы мы смогли воспринять Духа Святого» . Согласно святому Симеону, «цель и назначение всего дела спасения, осуществленного Христом, состояли в том, чтобы верующие восприняли Святого Духа». Аналогичную мысль находим и у Николая Кавасилы: «В чем следствия и результаты дел Христовых?.. Не в чем ином, как в схождении Святого Духа на Церковь».

Происходящее в недрах учрежденной Церкви совершается лишь Духом Святым, действием, как бы препорученным Ему Словом: «Лучше для вас, чтобы Я пошел... Я умолю Отца и даст вам другого Утешителя» (Ин. 16, 7). Итак, Вознесение Христово есть эпиклезис по существу, в ответ на который Отец ниспосылает Духа, и совершается Пятидесятница. Такое понимание, ни в коей мере не умаляя решающего значения искупительного подвига Христа, Жертвы Агнца, в то же время уточняет последовательность событий и придает каждому из них должное значение в их совокупности, вскрывая их обоюдную зависимость и взаимосвязи в общем направлении к Царству Отца.

В день Крещения Господня Отец в образе голубя нисходит к человеческой природе Христа и провозглашает Его Своим Сыном: «Ныне зачах Тя»... В день Пятидесятницы Отец в огненных языках устремлен ко всем людям и усыновляет их. В Богослужении говорится: «Воодушевивый мя человека вдохновением Божественным» (тропарь 7-й песни канона пятницы 7-й седмицы по Пасхе). Дух Святой, дарованный человеку в момент творения в Божественном дуновении, возвращен ему в момент Пятидесятницы и становится для человека самым родным и даже в большей степени определяющим его сущность, чем сама человеческая природа.

«Огонь пришел Я низвести на землю» (Лк. 12, 49), и огонь этот — Дух Святой. В образе огненных языков Божественная энергия обожает, проникает и воспламеняет своей истинной реальностью человеческую природу: «Святым Духом всяка душа живится, и чистотою возвышается, светлеется Троическим Единством священнотайне» (1-й воскресный антифон 4-го гласа). «В тот день (Пятидесятницы. — авт.) узнаете вы, что Я в Отце Моем, и вы во Мне, и Я в вас» (Ин. 14, 20).

Четвертое Евангелие делает акцент на внутреннем обитании в человеке Пресвятой Троицы: «Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14, 23); это — пир Царства. Как учат Отцы, Монада-Триада познается в Утешителе, Параклите.

В книге Деяний апостолов указывается на важное обстоятельство, которое нашло ясное отражение и в иконе: «И явились им разделяющиеся языки... и почили по одному на каждом из них» (Деян. 2, 3). Каждый апостол лично принимает огненный язык. Христос воссоздает и воспринимает человеческую природу в единстве Своего Тела; Дух Святой, в отличие от этого, реализует личное начало в природе и в каждом человеке, вдохновляет расцвет человеческой личности в ее неповторимости и полноте харизматических даров Святого Духа. «Мы как бы сплавлены в единое Тело, разделенное однако на личности», — поясняет святой Кирилл Александрийский . В лоне единства во Христе Дух вносит различие и подает каждому собственную харизму.

Тайна Троицы, празднично переживаемая Церковью в воскресенье Пятидесятницы, приобретает особенное значение в связи с краеугольной проблемой человеческого бытия: человек либо растворяется в коллективе (1 + 1 и так далее, до безконечности), либо обособляется в анархическом индивидуализме (одинокая монада, 1 минус все остальные). Но между общественным и индивидуальным, общинным и личностным принципами существования нет ничего, кроме тринитарного принципа: в каждой любви Бог есть Третий участник, принцип интеграции (из «ты» и «я» Бог создает «мы»). Такое единство во множестве представляет общение как жизненную среду, в которой полностью раскрывается личность. Пресвятая Троица делает Свою истину всеобщим законом бытия: «Один раскрывается в Трех, Три сосредоточиваются в Одном».

Об этом говорит в своей первой речи апостол Петр (Деян. 2); и величие этого откровения вызывает чудо языкоговорения: «Языцы иногда размесишася, дерзости ради столпотворения: языцы же ныне умудришася, славы ради Боговедения» (стихира на стиховне Пятидесятницы). Каким бы образом ни объяснять это чудо, общность достигает такой степени, что дело уже не в лингвистических познаниях, — дух беседует с духом.

«Вся подает Дух Святый, точит пророчествия, священники совершает, некнижныя мудрости научи, рыбари Богословы показа, весь собирает собор церковный» . Излиянию Духа предшествует, вводит его — праздник Святой Троицы. От откровения небесной Церкви Трех Лиц Божества Дух ведет к учреждению земного образа этой Церкви: Церкви человеков. В воскресенье Пятидесятницы верующим предлагается для лицезрения икона Троицы, словно Божественное отражение, в котором они созерцают сокровенную истину собственного бытия.

После всего сказанного композиция иконы Пятидесятницы становится более понятной. Она не просто иллюстрирует книгу Деяний. В ней совмещены многие тексты Писания; следуя содержанию Богослужения, икона раскрывает необъятную, не ограниченную рамками исторического момента перспективу и выражает «внутреннее слово» событий. На ней изображено Собрание двенадцати апостолов (Лк. 6, 13; Откр. 21, 14), таинственная плерома, заменяющая двенадцать колен израилевых; это единство Церкви, ожидающей, «доколе не облечется силою свыше» (Лк. 24, 49), чтобы стать «полнотой Наполняющего все во всем» (Еф. 1, 23).

Среди апостолов мы видим Павла, Марка и Луку. Их присутствие здесь весьма символично, чудесным образом расширяя Собрание апостолов, включающее уже и «двенадцать», и «семьдесят», и все тело Церкви. Именно поэтому на иконе нет Богоматери. Она изображается на иконе Вознесения; будучи образом Церкви, Богоматерь приняла свыше священное благословение Христа и Его обетование эпиклезиса - Пятидесятницы. Но в день Пятидесятницы Церковь принимает дар в виде огненных языков, каждый из которых воспринимается лично каждым апостолом, и нет необходимости дублировать образом Богоматери образ Церкви, представленной Собранием апостолов.

В этом сказывается проникновение в самую сущность повествования книги Деяний, постижение его сокровенного смысла, раскрываемого в Богослужении: «Егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа» (кондак Пятидесятницы). Таково единодушие Соборности, и потому древние изображения Вселенских Соборов воспроизводят ту же схему иконы Пятидесятницы.

На иконе апостолы сидят двумя группами напротив друг друга на дугообразной скамье. Все они изображены в одном плане, в одном масштабе, что указывает на их равенство по чести. Посредине сидят Петр и Павел, между ними — свободное место. В композиции есть много сходного с иконой, изображающей проповедь в синагоге юноши Христа. Здесь Христос не изображен, но ведь Он — всегда присутствующий Глава Церкви. «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них», — сказано в Евангелии; этот текст читается в храме в понедельник по Пятидесятнице (Мф. 18, 20); смысл его тот, что Христос невидимо присутствует в Церкви и правит ею.

Композицию иконы можно назвать открытой, — событие изображается как бы на обширной возвышенной сцене, в «высокой палате», ее неограниченное церковное пространство господствует над миром. Она открыта сверху и как бы устремлена ввысь, к Отчему Началу, из Которого исходят огненные языки, троические энергии, средоточие которых во Святом Духе. Ее пространство открыто и к низу, на черный полусвод, где томится облаченный в царские одежды узник; чтобы яснее указать на состояние пленения, пространство свода часто заграждает решетка. Надпись вокруг головы узника поясняет, что это — Космос, вселенная, плененная князем мира сего; узник изображается стариком, «исполненным днями» после грехопадения.

Окружающий его мрак напоминает о «тьме и тени смертной» (Лк. 1, 79), обобщенном аде, на фоне которого выделяется еще не просвещенный крещением мир, в светлой своей части чающий евангельского света. Он простирает руки в надежде принять благодать; двенадцать свитков, которые он благоговейно держит на полотне, символизируют проповедь двенадцати апостолов, апостольскую миссию Церкви и обещание всеобщего спасения. Контраст между этими двумя сосуществующими мирами самый разительный: вверху — уже «новая земля» (Откр. 21, 1), идеальный Космос, воспламененный Божественным огнем, которого жаждет одряхлевший царь. Энергии Святого Духа вступают в действие ради того, чтобы освободить и преобразить плененный космос.

В таком аспекте идея праздника раскрывается наиболее полно. Устами Христа все человечество воскликнуло: «Для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46). От этого возгласа поколебались основания ада, и содрогнулся Отец. Но Отец, пославший в мир Сына, знает, что и ад повержен, и отныне «врата смерти» превращаются в «дверь жизни». Простертые руки старого царя свидетельствуют о том, что само отчаяние ада поражено внутренней надеждой. Человек никогда не должен впадать в отчаяние, он может лишь погрузиться в Бога, и Бог никогда не отчаивается в нем. Рука, протянутая ко Христу, никогда не остается пустой.

В 13-й главе Евангелия от Иоанна повествуется о Тайной Вечере. Иуда протягивает руку. Христос подает ему хлеб Евхаристии, в последний раз взывая к нему. Пальцы Иуды сжимают закланного Агнца. Иуда выходит, «а была ночь» (Ин. 13, 30). Ночь поглощает Иуду, ибо в него вошел сатана. Но Иуда уносит в своей руке, ставшей рукой сатаны, страшный дар. Ад сохраняет в недрах своих этот кусок хлеба; не к этой ли искре света в точности приложимы слова: «Свет во тьме светит» (Ин. 1, 5)?

Поступок Иисуса олицетворяет высшую тайну Церкви; ведь в конце концов она — не что иное, как рука Христа, подающая хлеб Евхаристии, Божественную пищу, хлеб Его Любви, призыв, обращенный ко всем, потому что все мы, подобно ветхому плененному царю на иконе, испытываем гнет князя мира сего, и все предельным усилием рвемся к Божественной любви. Но если отчаявшиеся погружены в сатанинские глубины, то верующих Евангелие призывает передвигать горы. Применительно к нам это, может быть, означает, что мы должны сдвинуть гибельную гору современного мира, вызвать мир из фактического небытия к ослепительному бытию Пятидесятницы, к жизни по совершенно новым меркам.

Эволюция происходит и в атеизме. Представляется, что ницшеанская «смерть Бога», эта как бы страстная Пятница без завтрашнего дня, уступает сегодня место глубокому молчанию Субботы, глубокому молчанию ветхого царя; такое молчание полно не отрицания, но ожидания.

Богатая смыслом иконография соответствует содержанию праздничных Богослужений. Во время великой вечерни, которая совершается после воскресной литургии, коленопреклоненный священник читает собранию верующих, опустившихся на колени в знак особого внимания, три большие молитвы святого Василия Великого.

Первая молитва ставит Церковь перед Лицом Отца, во второй Церковь просит у Сына заступничества за всех живых, в третьей — молится за всех умерших от сотворения мира; эта третья молитва упоминает и схождение Христа во ад: «Солнце правды, услыши нас, молящихся Тебе, и упокой души рабов Твоих... Иже и в сей всесовершенный и спасительный праздник, очищения убо молитвенная, о иже во аде держимых сподобивый приимати, великия же подаваяй нам надежды ослабления содержимым от содержащих я скверн, и утешению Тобою низпослатися... яко не мертвии восхвалят Тя, Господи, ниже сущии во аде исповедание дерзнут принести Тебе: но мы живии благословим Тя и молим, и очистительная молитвы и жертвы приносим Тебе о душах их».

Преизобильная благодать праздника преодолевает все преграды...Величие праздника красноречиво символизируется на иконе и изображением двух путей: с неба в ад и из ада на небо. После полунощницы, завершающей в пасхальную ночь молчание Великой Субботы, священник и верующие выходят из храма. Крестный ход останавливается снаружи перед закрытыми дверями. Закрытые двери храма символизируют на краткий миг Гроб Господень, смерть, ад. Священник делает перед дверьми крестное знамение, и они распахиваются его всепобеждающей силой; все входят в залитую светом церковь, славословя: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав». Врата адовы становятся дверьми храма. Нельзя, по-видимому, найти более сильного выражения праздничной символики...

Церковь грешных, по выражению святого Ефрема, «погибающих», приобщением к священному открывает в себе «золотую цепь» святости. Пятидесятница приносит новое церковное определение человека: в грешнике она прозревает святого. В Листре народ провозгласил Павла и Варнаву «богами», однако апостолы громогласно говорили: «Мы — подобные вам человеки» (Деян. 14, 11-15). «И это воистину так, — утверждает святой Иоанн Златоуст, — апостолы одновременно — и подобные всем, и другие, ибо к их человеческой природе добавился огненный язык» . Поэтому вполне закономерно, что в следующее за Пятидесятницей воскресенье, завершающее этот период, Церковь празднует память всех святых, и известных, и неизвестных. Это — праздник самой сущности Церкви, святости, праздник огненных языков Пятидесятницы: Церковь, «преисполненная Троицей» (Ориген), преобразуется в Церковь, исполненную святыми... Богослужение в день Всех Святых выражает общую идею икон всех: «Твоих святых воспевая чины, Твоим светом души моей молитвами сих озаритися молюся» (1-я песнь канона всем святым). Навстречу нам с иконостаса устремляется облако свидетелей...

Икона Пятидесятницы. Искусство иконы. Богословие красоты. – Клин: «Христианская жизнь», 2007.